Отразить сокровенность души
Всегда интересно бывать на вернисажах, где есть возможность увидеть не только картины, но и поближе познакомиться с самим автором работ. Ведь то, что в каждом полотне сокровенно присутствует внутреннее «я» художника, нужно ещё понять и осознать. А на открытии выставки можно задать автору любой интересующий вопрос или услышать отзывы тех, кто знает художника настолько хорошо, что уже не ошибается в своей оценке. О Гагике Бадаляне на его вернисаже все говорили с особой теплотой. Причём, не только как о талантливом художнике, превосходном колористе, сумевшем найти свой, ярко выраженный стиль, но и как о человеке удивительной души — добром, отзывчивом, скромном, деликатном. Соотечественникам Бадаляна, живущим далеко от Армении, его картины дороги тем, что они зримо напоминают им о Родине.Именно там, в Ереване, художник родился и получил академическое образование, впитал все богатства национальной культуры и нашёл собственный путь в многоликом мире современного изобразительного искусства. Когда и как это произошло, что пытается выразить художник на своих полотнах? Об этом вы узнаете, прочитав взятое у него интервью.
— Гагик Рафикович, наш знаменитый земляк Иван Иванович Шишкин
разрисовывал в детстве соседские заборы. А каким образом всё это начиналось у вас?
— Можно сказать, что я вырос среди художников. Папа почти всю
жизнь работал оформителем, а мой двоюродный дядя Джаник Гаспарян закончил в конце
60-х годов Московский полиграфический институт и был приглашён работать в Ереван,
где ему дали мастерскую. Он был художественным редактором издательств, известным книжным
графиком. Я постоянно бывал в его мастерской, куда приходили и мои будущие преподаватели из
училища, академии. Мне очень нравилась эта среда и я довольно рано начал серьёзно относиться
к искусству, решив, как дядя, стать профессиональным художником. По сути он стал моим первым учителем.
Но когда я объявил ему о своём решении, дядя с полгода меня отговаривал. У него было одно
такое выражение, которое он не раз мне повторял: «Искусство — это яд, войдёт в кровь и потом,
даже если захочешь, не выйдет. Но если не войдёт, ты не станешь художником. Ты готов к этому?»
Он и родителям моим говорил: «Не думайте, что всё так легко, это — адский труд». Но видя мою
настойчивость, дядя стал давать мне в 13 лет уроки. А потом из-за меня взял ещё несколько
человек и стал готовить нас к поступлению в Ереванское художественное училище. Это очень
известное учебное заведение, в котором обучались все наши знаменитые армянские художники.
В нём работал Мартирос Сарьян, который и был инициатором открытия училища в 1921 году.
Поступить в него можно было после восьмого или после десятого класса. Я решил вначале
закончить десятилетку, тем более, что в школе учился хорошо, особенно по математике,
меня даже «профессором» называли. Итак, иду я в девятый класс и вдруг где-то в октябре–ноябре
выходит приказ: со следующего года принимать в училище только после восьмого класса.
Для меня это было как гром среди ясного неба. Во-первых, я думал, что для подготовки к
училищу у меня есть ещё почти два года, а вместо этого оказались считанные месяцы.
Во-вторых, я фактически терял учебный год, потому что из школы мне всё равно нужен
был аттестат только за восемь классов. И можно сказать, что я почти забросил учёбу,
иногда неделями не появляясь в школе. Учителя были в полном недоумении: «Что случилось?
Может, влюбился? Но не до такой же степени!?» А я все дни пропадал в дядиной мастерской и
уже тогда познал, что такое адский труд творчества. Учитывая, что времени остаётся мало,
дядя в три, в пять раз увеличил мне нагрузку. Помню, я пачками покупал акварельную бумагу,
ватман и работал буквально с утра до ночи. В итоге вступительные экзамены я сдал хорошо,
а училище закончил с красным дипломом. После него решил поступать в Ереванскую Академию
художеств. Но попасть туда было очень трудно и с первой попытки мне это сделать не удалось,
только со второй — уже после армии.
— Даже имея красный диплом художественного училища?
— Дело в том, что в академию в год со всей республики принимали
только пять живописцев. Отбор был строгий. Ни о каком «блате» и речи быть не могло.
Наш ректор по этому поводу всегда говорил, что плохой художник не выдержит конкуренции:
его не примут в Союз, у него не будет заказов. И действительно, из-за существования в
Армении собственной академии количество художников на душу населения значительно превышало
этот показатель в целом по стране. При приёме в Союз художников СССР для каждой республики
в то время существовала квота. Так вот, претендентов из Армении, причём достойных претендентов,
всегда было намного больше, чем позволяли возможности приёма.
— Итак, вам всё же удалось поступить в академию. А по какой программе в ней велось обучение?
— Можно сказать, что это была один к одному программа Санкт-Петербургской
(в то время Ленинградской) Академии художеств. Подготовка была основательной.
Обычно мы занимались по 12 часов в день. Все наши преподаватели были действующими художниками
и, начав с традиционных академических приёмов, они — чем дальше, тем больше — учили нас делать работы
творческого характера. В принципе уже тогда я начал писать в той манере, которую вы видите сейчас.
— Ваши картины как-то не вяжутся в моём представлении с крепкой школой академической живописи.
— Я, конечно, не Пикассо, но, глядя на его работы, вы можете сказать,
что он получил очень серьёзное академическое образование? Я пытаюсь говорить в искусстве простым
языком и очищать изображение от всего лишнего, видя в этом свою задачу художника.
— Нос на лице вы тоже считаете излишеством?
— Да, это не самая лучшая деталь. Уши, кстати, я тоже не люблю.
Может постепенно и рот уберу или буду делать его лишь лёгким намёком.
Вся суть человека — в глазах, в них отражается его душа.
— Почему в своём творчестве вы почти всегда отдаёте предпочтение изображению людей?
— В мире и без меня много художников, которые пишут пейзажи или натюрморты.
А я могу показать внутренний мир человека, его индивидуальность. Каждый из нас неповторим,
каждый — уникальная личность. Именно это я стремлюсь донести в своих работах до зрителей.
— За вашими образами стоят какие-то конкретные люди?
— Нет, они рождаются в процессе работы, но, правда, иногда бывают похожи на тех, кого я видел или знаю.
— А портреты с натуры вам приходилось писать?
— Конечно. Помню в 1988 году мы ездили по студенческому обмену в
Болгарию. В то время все везли что-то за границу на продажу. Мои однокурсники тоже
прихватили свои работы и мне посоветовали. Я говорю: «Зачем? Неужели я ещё там должен
где-то стоять или ходить искать покупателей?» Мне отвечают: «Да они сами придут в гостиницу».
Но я наотрез отказался. И вот уже в Болгарии иду как-то вечером в нашу гостиницу и
замечаю, что в сторонке сидят болгарские художники и рисуют. Я, не долго думая,
попросил в соседнем кафе пару стульев и присоединился к ним. И буквально за несколько
вечеров заработал на портретах и этюдах больше, чем мои однокурсники, продавшие привезённые
из дома работы. А ещё раньше в 1986 году во время практики в Ленинграде мы с другом и
студентами их Академии художеств первыми организовали подобную работу на улицах.
— А сейчас у вас бывают заказы на портреты? И как вы их пишите, в своей манере?
— Да, в основном стараюсь делать именно так. Но если это кого-то не устраивает,
я говорю, что есть более простой и дешёвый способ — сфотографироваться и затем отпечатать снимок на холсте.
— Как получилось, что вы являетесь членом трёх Союзов художников?
— Первый раз меня приняли в 1992 году. Советского Союза к тому времени
уже не существовало, а Союз художников СССР ещё не развалился, вот я и получил оттуда
членскую книжку за номером семнадцать тысяч сто пятьдесят… последнюю цифру уже не помню.
В 1994 году я стал членом Союза художников Армении, а два года назад был принят в Союз художников России.
— Вы объездили с выставками всю Европу, были в Америке, Канаде,
а совсем недавно вернулись из Италии. Расскажите о своей последней поездке.
— Там проходила международная выставка современных армянских художников.
Удивительно, но этот проект придумали итальянцы. После нас они хотят собрать из разных стран
мира русских художников, а потом сделать совместные русско–армянско–итальянские выставки.
— Вы уже много лет живёте и работаете в России, но были и остаётесь
армянским художником. Наверное, скучаете по Родине?
— Родина всегда тянет. Как раз об этом мы говорили с художниками в Италии.
Как и русским, армянам свойственна ностальгия. Когда-то часть западной Армении была захвачена
Турцией и наши соотечественники разъехались оттуда по всему миру. Но даже те, кто никогда не
видел Армению, продолжают считать её своей Родиной и ищут любой повод, чтобы поехать туда.
Для них дорого всё, что связано с Арменией.
— Возвращаясь к вашим работам, хотелось бы задать ещё один вопрос.
У вас не так мало картин, в которых композиция построена на основе трёх фигур.
А полотно «Беседа» вообще вызывает ассоциацию с рублевской Троицей. Вы делаете это осознанно?
— Я не могу сказать, что я церковный человек. Но учитывая,
что христианство в Армении насчитывает уже 1700 лет, это у каждого, наверное,
в крови. У меня есть замысел, исходя из рублевской, написать армянскую Святую
Троицу. Чисто композиционно эта всем известная икона построена так, что в ней
заложено всё — образ крыши, дома, очага, семьи. Поэтому я, действительно, люблю
трёхфигурную композицию.
Людмила Пахомова 05.11.2010
Гагик Бадалян
Другие фото...